Державин в гостях у Спинозы: мистика и поэтика Севера в Сценах из жизни Спинозы Николая Гронского

ABSTRACT

The article focuses on the Nordic “Hyperborean” motive in the oeuvre by Russian émigré poet Nikolaï Gronsky (1909–1934) and especially in his poetic play Scenes from Spinoza’s life. Gronsky, who inherited his interest for the Dutch philosopher from his literary “mother” Marina Cvetaeva, surprisingly puts Spinoza into a Nordic context when he makes him meet an enigmatic old poet who comes from a snowy country. Our argument is that this country should be identified with Russia and the poet with Gavrila Deržavin, whose classicist poetics deeply marked Gronsky’s own poetical style. Deržavin, who lived a century later than Spinoza did, is described by Gronsky as an emblematic rather than a historical figure and helps him to completely reconfigure Spinoza’s philosophical image. It is precisely after his contact with the northern poet that Spinoza happenes to become involved in a mystical discourse which is also related to “Hyperborean” and Russian nationalistic topics.

ORCID

Дмитрий Токарев http://orcid.org/0000-0002-0877-2916

Notes

1 В этой газете работал отец поэта, известный юрист Павел Гронский.

2 История русской рецепции философии Спинозы демонстрирует известный парадокс: с одной стороны, его Этика стала предметом разбора (и осуждения) уже в труде Феофана Прокоповича Рассуждение о безбожии (написан до 1736 года, издан в 1774 году); с другой, ее первый русский перевод появился лишь в 1886 году трудами профессора В. И. Модестова (самый первый перевод 1865 года был запрещен цензурой). См., например: Майданский 1998, 79­–88; Майданский 2012; Кауфман 2005, 312–44; Kline 1952; Kline 1985, 361–77 ; Maidansky 2003, 199–216. Издание Модестова дало импульс как конкурирующим переводам Этики (например, переводу Н. А. Иванцова, 1892), так и переводам других трактатов нидерландского философа (см. Дмитриев 1996, 235–64). Именно рубеж 19 и 20 веков, когда обвинения в атеизме перестали быть препятствием при прохождении цензурных инстанций, стал временем наиболее активного интереса к Спинозе, что подготовило почву для последующей советской «канонизации» Спинозы как материалиста, пантеиста и атеиста.

3 Короткая биография, приведенная в предисловии к сборнику стихов 1936 года, вот, собственно, всё, что мы знаем о поэте. Он родился в 1909 году в Териоках в Финляндии, в семье известного юриста Павла Гронского, избранного впоследствии депутатом четвертой Государственной Думы от партии кадетов. Оказавшись в 1920 году в эмиграции, Николай заканчивает в Париже русскую школу, поступает на юридический факультет Сорбонны и затем переводится на филологический факультет, который и оканчивает в 1932 году с дипломом лиценциата в области русского языка и литературы. Затем продолжает обучение в Брюссельском университете и приступает, под руководством профессора Легра, к подготовке диссертации (по-видимому, речь идет о магистерской диссертации), посвященной Гавриилу Державину. Идет ли речь об известном слависте профессоре Сорбонны Жюле Легра (Legras, 1867–1939)? Но зачем тогда Гронскому понадобилось записываться в Брюссельский университет?

4 Статья «Поэт-альпинист» (опубликована в белградском журнале «Руски архив» в 1935 году, № 32–33) является переработанной версией статьи «Посмертный подарок», которая предназначалась Цветаевой для газеты «Последние новости», но, пролежав в редакции газеты три месяца, так и не была напечатана. Эта статья Цветаевой, вместе с ее же рецензией на сборник стихов Гронского, напечатанной в «Современных записках» (1936, № 61) под названием О книге Н.П. Гронского «Стихи и поэмы», остается и по сей день самым проницательным анализом поэтики Гронского, а их переписка, относящаяся к периоду 1928–1933 годов и полностью опубликованная в Москве в 2004 году, представляет собой уникальное свидетельство взаимоотношений, как творческих, так и дружески-любовных, двух поэтов. Цветаева посвятила Гронскому несколько прижизненных стихотворений, а также посмертный цикл «Надгробие». См. Ахапкин 1999, 255–63. См. также Суни 1996, 265–72.

5 Хотя, по ее же утверждению (в письме к Анне Тесковой от 27 декабря 1934 года), Гронский был ее «настоящий духовный выкормыш» (Цветаева 1994–1995, 6, 418).

6 О рецепции Державина у Цветаевой см., например, Кононко 1985, 44–49; Фохт 1995, 231–36.

7 С Цветаевой согласен и Альфред Бем, называя поэму одним из наиболее значительных явлений эмигрантской поэзии за все время ее существования (Бем 1936). См. Задражилова 2008, 215–17.

8 То же в письме к Анне Тесковой от 23 апреля 1935 года: «Но знаете, жуткая вещь: все его последующие вещи – несравненно слабее, есть даже совсем подражательные. Чем дальше (по времени от меня) – тем хуже. И этого родители не понимают. (Они, вообще, не понимают стихов.) Приносят мне какие-то ложно-„поэтические“ вещи и восхищаются. И я тоже – поскольку мне удается ложь. Какие-то поющие Музы, слащавые „угодники“, подблоковские татары. – Жаль. – О его книге навряд ли смогу написать. Боюсь – это был поэт – одной вещи. (А может быть – одной любви. А может быть – просто – медиум.) Я не все читала – отец не выпускает тетрадь из рук – но то, что читала, – не нравится. Нет силы. Убеждена, что Белла-Донна лучшая вещь». (Цветаева 1994–1995, 6, 424).

9 В советскую эпоху, с ее амбициозными проектами по освоению арктического побережья Сибири, “северные” сюжеты становятся неотъемлемой частью идеологического топоса, связанного с воспеванием трудового подвига советского человека. Так, освоение теплой Арктики или же ее превращение в таковую было популярным сюжетом советской литературы; достаточно назвать романы Владимира Обручева Земля Санникова (1926), Александра Беляева Под небом Арктики (1938), Григория Гребнева Арктания (1937).

10 Такое название носит известная поэма (1960) Александра Твардовского.

11 См. также в стихотворении «Муза горных стран» (1934): «И в этот час Всемирной Литургии,/Когда дымилися альпийские луга,/Я вспомнил вас – леса моей России,/Я вспомнил вас – священные снега» (Гронский 1936, 183). Это же название носит и стихотворение 1932–1933 годов.

12 В поэме Виньи Рог (Le Cor, 1825) говорится не о четырех, а о двух сезонах.

13 Гронский, по всей видимости, находился под влиянием мистики Великого Севера, которая в современную эпоху вдохновляла множество философов и эзотериков (Жозеф Александр Сент-Ив д’Альвейдр, Елена Блаватская, Фридрих Ницше, Николай Федоров), но также и поэтов и писателей (например, Бальзака в Серафите), в том числе русских, в частности, Василия Капниста в Кратком изыскании о Гипербореянах и коренном российском стихосложении (1815), Осипа Сенковского в Ученом путешествии на Медвежий остров (1833), Константина Бальмонта в стихотворении «Гиперборея» (1899)и Вяч. Иванова в стихотворении «Taedium phaenomeni» (1910; впервые под названием «Гипербореи»).

14 Цитата представляет собой четвертое «определение» из первой части Этики, которая носит название «О Боге». Гронский цитирует Спинозу по переводу В.И. Модестова.

15 Это аббатство принадлежит ордену бенедиктинцев. Имя ордена, таким образом, отсылает к латинизированному имени Спинозы.

16 К началу 20 века было опубликовано несколько биографий Спинозы, как переведенных с немецкого, так и написанных русскими авторами (Ковнер 1897; Фишер 1906; Ауэрбах 1894; Льюис 1895; Паперна 1895).

В то время как философия Спинозы, «создавшая компромисс между религией и разумом, теологией и наукой, одновременно отрицавшая и трансцендентную первую причину мира и случайность в функционировании вселенной, оказалась созвучна поискам подобного компромисса, который искала русская идеалистическая философия конца XIX века» (Шахнович 2001, 228), его неординарная личность привлекала внимание как представителей зарождавшейся еврейской интеллигенции, озабоченных проблемами самоидентификации, так и более широких демократических кругов, видевших в Спинозе прежде всего мужественного человека, преследуемого и ортодоксальными иудеями, и не менее фанатичными христианами.Характерная контаминация двух мотивов – еврейского происхождения Спинозы и его свободолюбивого характера – имеет место в одном из Одесских рассказов Исаака Бабеля, «В подвале» (1930). См. также сонет Георгия Шенгели Спиноза (ок. 1918).

Отметим также, что в Египетской марке (1928) Мандельштама Спиноза выступает в качестве эмблематической фигуры мыслителя-ремесленника: часовщик уподобляется «горбатому Спинозе», глядящему в свое «иудейское стеклышко».Не остался без внимания русских писателей и юмористический потенциал фамилии философа, легко трансформируемой в имя нарицательное «спиноза» от существительного «спина» (по словообразовательной модели «стерва» – «стервоза»). См., например, в рассказе Чехова «Трифон», где герой просит натереть ему «спинозу». В водевиле Чехова Свадьба испанский танцовщик Леоне Эспинозе превращается в Спинозу, выделывающему ногами кренделя». См. об этом Красовская 1959, 249–250; Шварцкопф 1983, 105–107.

17 В то же время нельзя говорить о каком-то коллективном восприятии Спинозы у русских эмигрантов, поскольку каждый из них находил у философа то, что отвечало его собственным философским и литературным устремлениям. Так, Борис Вильде (Дикой), брошенный в тюрьму и вскорости расстрелянный за принадлежность к Сопротивлению, читает в заключении второй том Этики, восхищаясь, вслед за Брюсовым (см. Брюсов 2002, 231–32; Кульюс 1977, 70–98), «элегантностью геометрической мысли» философа. Признавая, что в его юношеской философии «было много от Спинозы», хотя он сам «того не подозревал» (можно предположить, что его привлекал пантеизм, если не атеизм, философа), Вильде тем не менее критикует мыслителя за отвлеченность его рассуждений. Ему как человеку, находящемуся в тюрьме, понятно, что «в реальности нет ничего от математического строя, и живые существа это не цифры» (Вильде 2005, 102).

Критике подвергает Спинозу и Поплавский: помещая философа в нарочито абсурдистский или сюрреалистический контекст, «новый мистик» Поплавский имплицитно указывает на неадекватность рационалистического учения Спинозы, неспособного охватить жизнь во всех ее проявлениях, в том числе сверхъестественных. Так происходит, например, в Дневнике Аполлона Безобразова, где тексты философа читают «мексиканские бандиты», развалившись «в тени своего ружья» (Поплавский 2000–2009, 1, 462).

18 Ср., например, со стихотворением Константина Льдова Спиноза (1888).

19 Шестов опубликовал в 1925 году в «Современных записках» статью, посвященную Спинозе (№ 5, 316–42). Еще ранее, 11 января 1923 года, он выступил в Русском народном университете в Париже с лекцией «Сыновья и пасынки истории (Декарт и Спиноза)».

20 В частности, отсылки к Каббале имеются в воспроизводимом Гронским ритуале херема – отлучения иудея из общины.

21 Генри Ольденбург (1618–1677) – немецкий и английский богослов и дипломат. У Гронского он не играет самостоятельной роли, являясь лишь собеседником Спинозы.

22 Выражение «седые туманы книги Бытия» уже использовалось в третьей сцене пьесы.

23 Возможно, отсылка к строчке «Слышу волн круговое движенье» из поэмы Блока «Ночная фиалка», насыщенной скандинавской топикой. Благодарю Аркадия Блюмбаума за указание на данную аллюзию.

24 Обзор искусствоведческих интерпретаций гравюры см. в Южакова (2010, 206–17).

25 Старобински здесь не имеет в виду никого конкретного, но в целом это могло бы быть сказано о Спинозе. Во всяком случае, у Гронского философ говорит: «А мнится мне, что истина проста,/И мнится мне, что нет светлей науки,/Чем геометрия». (Гронский 1936, 146).

26 Речь идет об «Оде на случай войны с французами 1812 года» (написана 15 июля 1812 года). Поэт и публицист Максим Невзоров (1762/1763–1827) известен прежде всего своими трудами на благо духовного просвещения юношества.

27 Согласно Ю. ван Баку, «начиная с конца XVIII века, в России северная тематика развивается в связи с проблематикой культурной идентификации и с философскими исканиями. В результате мы наблюдаем различные литературные „картины мира“, отсылающие к „северной“ природе, финно-скандинавской мифологии и культуре, к региону Ледовитого океана или же к мифологическому и поэтическому (например, „шаманскому“) потенциалу Сибири». (Baak 1988, 20).

28 Новый взлет интереса к «нордической» тематике фиксируется в России в начале 20 века и связывается, с одной стороны, с актуальной для русского символизма ориентацией на эстетику североевропейского символизма Метерлинка, Ибсена, Стриндберга и Гамсуна, а с другой, с модой на русскую и древнерусскую тематику, поданную в фольклорном ключе (как, например, у Сергея Городецкого). Как отмечает Н. O. Нильсон, «многочисленные русские поэмы о викингах, скандинавской мифологии и северных ландшафтах, особенно частотные у поэтов-символистов на рубеже веков, выражали ностальгию по неким „нордическим“ качествам, таким, как смелость, мужественность и отвага, которые также считались и исконными русскими качествами». (Nilsson 1987, 128).

29 О влиянии «северной мифологии» и Оссиана на это и другие произведения Державина см., в частности, Ларкович 2015, 81–90.

30 В биографии Державина, написанной Ходасевичем и вышедшей в Париже в 1931 году, слово “меланхолия” также встречается несколько раз.

31 По мысли Иоахима Клейна, «в своем стихотворении Державин пытается создать гармонические отношения между традиционной верой в Бога и духом западноевропейского Нового времени – сохранив уважение к религиозной традиции, совместить точку зрения верующего и представление о том месте человека во вселенной, которое провозглашала европейская наука». (Клейн 2005, 490).

32 Ода написана спустя 10 лет после того, как вышло в свет сочинение Прокоповича, в котором было упомянуто имя Спинозы.

33 Этот вопрос требует отдельного рассмотрения. По мнению Д.В. Ларковича, на оду повлияла скорее философия Паскаля; см. Ларкович (2011, 130–32).

34 Известный курьез: в собрании сочинений Державина, вышедшем в 1843 году, была напечатана ода «Слепой случай», в которой критически упоминается Спиноза: «Глас правды, разума священный,/Твердись всегда в душе моей!/Как гром раздайся по вселенной/И врежься ты в сердца людей,/От грубых трудников Потозы/До Мирабо и до Спинозы./Не знать тебя, творец всего,/Гораздо меньше преступленья, / Чем силой ложного сужденья / Доказывать, что ты ничто”. На самом деле, ода была написана Н.С. Арцыбашевым в 1805 году и напечатана впервые в «Русской Беседе» за 1841 год без имени автора.

35 Ср. в оде «Бог» у Державина: «Тебя душа моя быть чает,/Вникает, мыслит, рассуждает:/Я есмь – конечно, есть и Ты». (1987, 31).

36 И у Державина: «Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает, –/В Твоем величьи исчезает,/Как в вечности прошедший миг». (1987, 29).

37 «Пусть свиток, тлеющий в печи,/Цветет, как огненная роза,/Горит, как Сириус в ночи./И пусть листы необоримой/Неопалимой Купины/Пройдут сквозь пламень серафимов,/Вернутся в тайну тишины./Прощайтесь ныне с письменами/Священнотайные слова,/Из букв латинских пламенами/Вдруг вспыхнет имя – Иегова,/И – в языках огня зажженных/Еврейских букв – прочтётся тó,/Что светлый труд ночей бессонных/Теперь уж не прочтет никто». (Гронский 1936, 172–73).