Translating Intimate and Public Majakovskij into Czech Again: Why, and How?

ABSTRACT

This study focuses on a new translation of selected poems of Vladimir Majakovskij into Czech and analyses it – after a brief summary of the characteristic features of Majakovskij’s poetry and his poetics. The new Czech translation, prepared almost 70 years after the last one, seeks, among other things, to challenge the image of Majakovskij as a servile follower of communist ideology and the bard of the Russian revolution, which persists in the Czech literary community and which has been reinforced by the controversial personality of the earlier ‘canonical’ Czech translator of Majakovskij, Jiří Taufer. The study seeks to identify the main points of departure of the new Czech translation and confronts it with the previous translation by Taufer, paying attention to its several problematic aspects. It is argued that the main ambition of the new Czech translation was to present Majakovskij unbiasedly as one of the most original figures in modern Russian/Soviet and world literature, while at the same time trying to rehabilitate Majakovskij in the eyes of Czech readers. The paper concludes by offering a new perspective on Majakovskij’s later, ‘revolutionary’ poems, which, despite their often highly political content, have lost none of Majakovskij’s typical qualities.

KEYWORDS:

• Vladimir Majakovskij
• Russian Poetry
• Czech Translation
• Jiří Taufer
• Literary Translation

Disclosure statement

No potential conflict of interest was reported by the author(s).

Notes

1 Majakovskij himself did not play a major role in constructing this image: Stalin did not name Majakovskij as the greatest poetic talent of the Soviet era until many years after his death, cf. Fédorovski (2002, 86–110, esp. 107). On the influence of Majakovskij’s works cf. also Karabčievskij (2000, 146–165).

2 “Majakovskij se blíží hranici, za níž už je cosi mimouměleckého – totiž poezie, dělaná z poezie. Překročit tuto hranici znamená pro každého básníka pád. Její blízkost lze však proměnit v sílu umění! Stát jakoby v blízkosti básnictví o poezii, z poezie a pro poezii, a přitom fakticky dělat poezii ze života a pro život, to je poloha umělecky skvělá.” Unless noted otherwise, all translations are by the author. The Czech translation of Majakovskij’s poems is that of Majakovskij 2021 and 2024.

3 Cf. Subbotin (1986, 19): “Лирик и сатирик, создатель монументальной поэзии и ‘малоформист,’ гневный обличитель и жалующийся элегик, он изначально полифоничен, говорит и пишет на многих образно-выразительных ‘языках.’”

4 Cf. Gasparov (2000, 225): “[…] большинство его произведений так же свободно меняет размер от строфы к строфе.”

5 Žirmunskij (1975, 199): “Не должны вводить нас в заблуждение графические приемы Маяковского: они не воспроизводят ни деления по стихам, ни распределение стиха на метрические доли (акцентные группы), их основная задача – отмечать смысловые и синтаксические группы, на которые распадается стих, подчеркивая декламационные паузы и служа тем самым смысловой выразительности.”

6 Cf. Gasparov (2000, 221): “Маяковский упорядочивал раскованный ритм чистой тоники, внося в него не сразу уловимую, но безошибочно выдержанную правильность хорея и ямба.”

7 Majakovskij (1927, 30): “[…] ритм – основа всякой поэтической вещи, проходящая через нее гулом.”

8 Cf. Birich (1995, 22): “Метонимия, как известно, появляется в результате синтаксического явления компрессии (сжатия, стяжения словосочетаний) и потому выступает как явление семантико-синтаксическое. […] Синекдоха в результате компрессии не образуется. Компрессию можно иногда считать на первый взгляд формально бессмысленной, но в связи с метонимией она таковой не воспринимается (выпил две чашки).”

9 See Literaturnaja ėnciklopedija (1925, 437–438): “Если метафору иногда определяют как сжатое сравнение, то метонимию можно было бы определить как сжатое описание […].”

10 Cf. Gasparov (1997, 384): “Bсе черты поэтики Маяковского возникли в литературе русского модернизма до него, но только у него получили единую мотивировку, которая сделала их из экспериментальных общезначимыми.”

11 Cf. Vrzal (1913, 306): “Na 112 stránkách nalezne tu čtenář úmyslný výběr divokých nesmyslův, vymučeného třeštění netalentovaných lidí, uražených, že si jich kritika nevšímá.”

12 Majakovskij had visited Prague in 1927, and his stay was documented by Jiří Taufer in his book Majakovskij v Praze, cf. Taufer 1971.

13 Milan Kundera translated into Czech nine poems of Majakovskij, and his translation of Majakovskij’s poem Птичка божия from 1945 is probably his first published text ever (cf. Janáček 2015, 1068). Kundera’s translations are characterized by a strong author’s intention and differ to a large degree from the translations of Jiří Taufer who started to translate Majakovskij approximately at the same time. On Kundera’s Czech translations of Majakovskij and his approach, cf. Kitzlerová 2022a.

14 Already in 1925, Majakovskij’s poem 150 000 000 was translated into Czech by Bohumil Mathesius (cf. Majakovskij 1925) whose translation of Alexander Blok’s The Twelve became canonical for the Czech readership (cf. Kiclerova 2021a).

15 Jiří Taufer has translated several dozen texts written by Majakovskij, and the list of his translations is available on-line, e.g., at http://databaze.obecprekladatelu.cz/databaze/T/TauferJiri.htm (last accessed 19 July 2022). Notwithstanding his undisputed translating talent, Jiří Taufer (1911–1986) was a controversial person; fully devoted to the communist ideology, he eagerly served the totalitarian rule, e.g., in the position of a Deputy Minister of Culture (1954–1956) during major personal purges among the Czechoslovak cultural elite of the time. His name is also associated with the denunciation of Nobel-prize winning poet Jaroslav Seifert (1901–1986), although no written evidence has ever been collected; on this see, e.g., Černý (1992, 111); Jirásková (1994, 750); Kučera (2005).

16 Cf. Subbotin (1986, 21): “Поэмные создания возникали у него [Маяковского] не вдруг, они рождались и живут в окружении многих разнохарактерных стихотворений, каждое из которых несет в себе частицу души поэта, его озарения, радости или боль, гнев, обиду.”

17 In Taufer’s translation as Správná věc (The Right Thing). The new title better corresponds with the original, both in its shortness and part of speech (adverb in both Russian and Czech). The second and more important aspect is that the older translation seems to be misleading, as it wrongly suggests that the poem is about a thing (‘věc’) which is right (‘správná’). That does not match the use of the word in the poem where the adverb хорошо is used in the way that is common in ordinary language – as an expression of consent or exclamation.

18 In Taufer’s translation as Plným hlasem (In Full Voice). However, the adjective full (‘plný’) in connection with the noun voice (‘hlas’) refers to the quality of the voice, rather than the overall engagement and entirety of the oral presentation, expressed in Russian with the pronoun весь.

19 Cf. Levin (1998, 456): “В зависимости от способа реализации принципа сравнения, можно выделить три типа метафоры: I метафоры, в которых описываемый объект прямо сопоставляется с другим объектом – метафоры-сравнения […]; II метафоры, в которых описываемый объект замещен другим объектом – метафоры-загадки […]; III метафоры, приписывающие описываемому объекту свойства другого объекта […]”.

20 Cf. author’s assertion (Majakovskij 1927, 41): “Один из примитивных способов делания образа, это – сравнения. Первые мои вещи, например, Облако в штанах были целиком построены на сравнениях […]”. Analogously, Jurij Karabčievskij (2000, 36) writes: “[…] из всех поэтических тропов именно сравнение удается ему лучше всего, в том смысле, что образ, построенный на сравнении, хотя и не выходит за рамки наглядности, имеет все же наибольшую ассоциативную емкость […]”.

21 Cf. Iser’s theory of textual update in the reading process and concept of incomplete identification of meaning in text (see Iser 1974).

22 The concepts of participation and transformation were chosen deliberately, because translations form a part of the cultural memory as explained by Renate Lachmann (cf., e.g. Lachmann 1990).

23 E.g., the abbreviation О. Д. В. Ф. was replaced with S. P. V. F. which could be decoded as ‘Společnost přátel vzdušné flotily’ (‘Association of Friends of the Air Fleet’). Taufer only transliterated it as ‘O. D. V. F.’ (Majakovskij 1953, 374).

24 E.g. “VCIK” (‘Central Executive Committee of Russia’) or “domkom” (‘housing organization’), cf. Majakovskij (2021, 140, 156). The explanation of historical facts takes 10 pages in the second volume of the new Czech translation, cf. Majakovskij (2024, 357–366).

25 Jakobson (1931, 7).

26 In his autobiography I, Myself of 1928, Majakovskij himself expresses his feelings about the Russian revolution of 1917 (Majakovskij 1955, I, 25): “Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было. Моя революция.”

27 Cf. Jakobson’s statement about revolutionary elements in the pre-revolution poem A Cloud in Trousers (Jakobson 1931, 17).

28 Cf. Mathauser’s view on the post-revolution poem The Man (Mathauser 1964, 95). The same author identifies the title of the post-revolution poem About That as a coverage “About That” = “About Love,” see Mathauser (2005, 159).

29 Progress and movement were essential for Majakovskij’s poetry, as evidenced, e.g., by L. Ginzburg (Ginzburg 2002, 16): “Спрашивает Маяковского, как ему ‘Спекторский’. Маяковский плечами передернул: ‘Спекторский?.. Пятистопным ямбом писать […] За что боролись? […] ’ – и Тихонов добавляет: ‘В самом деле, за что боролись?’”

30 “V poříjnové poezii Majakovského se naplno rozvinuly rysy, které byly v dosavadní jeho tvorbě jen v zárodečném stavu – tzv. laboratornost, obnažování tvůrčího procesu, zdůraznění literárních motivů, prvek literární parodie atd.”

31 Not always. For instance, the post-revolution poem About That is very intimate.

32 Cf. Mathauser 1964, 169. Majakovskij’s tendency to use non-literary approaches, especially the method of revealing and deconstructing the principles of his literary creations, is already detectable in his earliest works (cf. Stapanian 1982; on the interconnection of Majakovskij’s art and literature cf. Kitzlerová 2018 and Kiclerova 2018a).

33 Worker is the title of a 1918 poem by Majakovskij which compares the work of a poet and a worker.

34 Majakovskij (2024, 127): “Proletariát / je nemotorný, vzbuzuje tíseň / u toho, / pro nějž je / komunismus past. / Pro nás / je tohle slovo / mocná píseň, / co může / i mrtvé k boji vyzvat, / nepřítele zmást.”

35 Majakovskij (2024, 353): “Dělnické / kolosy jsou nepřátelé tříd, / ty jsou i můj nepřítel, / notorický, hrabivý. / Přikázali nám / pod rudým praporem / jít / léty práce / a dny podvýživy.”

36 Majakovskij (2024, 112): “[…] tahle ‘éra’ / vešla do dveří, / ani / hlavou / nezavadila o veřeje.”

37 Majakovskij (2024, 130): “Marx! / Před očima vstává / v rámu portrétovaných šedin. / Jak je / jeho existence / našim představám daleká! / Lidé / jen / na mramor hledí, / na v sádře zazděného / chladnoucího staříka.”

38 Majakovskij (2024, 90):“Mystikové píšou: / ‘Logos je jen / od pána boha všemohoucím nástrojem.’ / P. S. Kogan: / ‘To se někdy stává, / tím se / symbolizuje posmrtná / sláva.’ / Marxisté ze všech stran posoudili jádro toho divu. / Výsledkem je: / ‘Jedná se / o ztělesnění moci kolektivu.’ / A. V. Lunačarskij: / ‘Mluví o kosmu!’”

39 Majakovskij (2024, 153): “Pomysleli si: / hned / dělo jak pec, / kýchne oheň, / ucítíš hnilobu, / pak jdi / a hledej človíčka přec, / jdi, / vzpomeň si na jeho jméno, na jeho osobu.”

40 Majakovskij (2024, 22): “Jdeme konat hrdinské činy / třikrát těžší, než byly ty, / když bůh tvořil svět / a věcmi plnil prostor prázdnoty.”

41 Majakovskij (2024, 128): “Každá vesnice / je bratří mohyla, / města – / továrny na protézy. / Je konec, / stoly / se prohýbají pokrytectvím. / Vítězstvím / se prohýbají stoly s květy. / Poslouchejte / hrobů břichomluvectví / a berlí kastaněty.”

42 Majakovskij (2024, 154): “Ohromný / národ pokrytý rzí z krve, / národ / holozadký, hladový, ztahaný, / k Sovětům půjde, / nebo bude / jako prve, / za buržousty / tahat / z ohně kaštany?”

43 Majakovskij (2024, 352, 354): “Verše stojí / těžce olověné, / připraveny na smrt / i na nesmrtelnou slávu. / Poemy umlkly, / už jsou připravené / hlavně namířených / zejících názvů.” // “Ať si / za génii / jak zoufalá vdova / táhne sláva / průvodem smutečním – / umřete jak vojíni, / umřete, má slova, / jako naši bezejmenní, / co spí spánkem věčným.”

44 Majakovskij (2024, 350–351): “Ale mně / agitprop / v zubech uváz, / ač měl bych / škrábat / romance o vás, / což výnosnější je / i v nádheře své nekompromisní. / Ale já / sám sebe / krotil, / přišlápnul / vaz / vlastní písni.”